Наш человек в Вашингтоне

В когорте дипломатов советской школы Анатолий Добрынин был звездой первой величины. Почти четверть века он проработал чрезвычайным и полномочным послом СССР в США – рекорд, который вряд ли кому удастся побить

Добрынин родился 100 лет назад – 16 ноября 1919 года. На любой групповой фотографии в официальной хронике его богатырская фигура cразу бросалась в глаза. Как и широкая улыбка, соответствовавшая фамилии. Многие считали его потомственным аристократом, хотя родился будущий мэтр международной политики в семье слесаря в подмосковном поселке Красная Горка.

Отец мечтал видеть его инженером. И Анатолию повезло: он поступил не куда-нибудь, а в один из лучших вузов страны – Московский авиационный институт. Гранит науки оказался по зубам. Сразу после выпуска из МАИ Добрынина приняли на опытный завод № 115, к выдающемуся авиаконструктору Александру Яковлеву, который видел в энергичном юноше своего будущего заместителя. Казалось, что ему достался счастливый билет, но судьбу начинающего конструктора изменил 1944 год.

Сталинский призыв

После успешных наступательных операций, когда Красная армия вышла к границам Советского Союза, в Политбюро всерьез задумались о послевоенном будущем. Стало ясно, что после победы настанет время переговоров, время перекройки политической карты мира. А значит, нужны кадры, которые «решают всё» – в том числе в международных делах. Иосиф Сталин порекомендовал искать будущих дипломатов среди молодых инженеров с оборонных заводов, обращая внимание на тех, кто умеет наладить контакт и с учеными, и с рабочими, и с бюрократами. Такие с кем угодно договорятся!

К Добрынину стали присматриваться. Однажды его вызвали на Старую площадь для беседы с инструктором ЦК – прямо из кабинета, где молодой конструктор работал над чертежами. Чуть ли не с порога он услышал: «Есть мнение направить вас на учебу в дипломатическую школу». Уходить из авиастроения ему не хотелось. А отец будущего «чрезвычайного и полномочного» и вовсе считал дипломатов патентованными жуликами. Но от партийных поручений отказываться было не принято – и Добрынин стал дипломатом «сталинского призыва».

В Высшей дипломатической школе бывших инженеров натаскивали в политической алгебре, обучали иностранным языкам и марксистским премудростям, знакомили с ритуалами великосветских приемов. После двухлетнего обучения Добрынина – единственного со всего курса – оставили в школе работать над диссертацией о дальневосточной политике США в годы Русско-японской войны.

Настоящей академией стала для него работа в секретариате Валериана Зорина – одного из зубров советской внешней политики, заместителя министра иностранных дел СССР. Молодой дипломат обживался на политическом олимпе. Однажды ему даже довелось столкнуться с самим товарищем Сталиным. Добрынин вспоминал об этом не без иронии: «Иду быстрым шагом по длинному коридору Кремля к залу заседаний Политбюро. Вдруг вижу, в коридор с другой стороны входит Сталин с охраной и медленно идет мне навстречу. Коридоры в Кремле высокие, длинные, но узкие. От двери к двери большие расстояния. Я быстро огляделся налево, направо: близко нет ни двери, ни бокового коридора. Я прижался тогда спиной к стенке и стал с волнением ждать, пока Сталин пройдет мимо.

Он, конечно, заметил мое замешательство. Подойдя ближе, спросил, кто я и где работаю. Затем, как бы подчеркивая свою мысль медленным движением пальца правой руки перед моим лицом, сказал: "Молодежи нечего опасаться товарища Сталина. Он ей друг"». В этой шутке была весомая доля истины: если бы не суровая сталинская кадровая политика с летальной формой отставки, управленцам добрынинского поколения вряд ли удался бы столь быстрый «вертикальный взлет» к генеральским должностям…

В 1952 году Добрынин впервые прибыл в Вашингтон – советником в советское посольство. Вскоре тогдашний посол Георгий Зарубин заметил странную закономерность: при обсуждении спорных вопросов Добрынин то и дело остается в меньшинстве, а потом приходит директива из Кремля, в которой добрынинская точка зрения объявляется единственно верной. Посол вызвал молодого сотрудника на конфиденциальный разговор: «Как вам удается угадывать решения Москвы?» Никакого секрета здесь не было, только аппаратный опыт и чутье, но в глазах коллег Добрынин заработал репутацию знатока большой политики. Никого не удивило, когда в 1957 году его назначили заместителем Генерального секретаря ООН, а в 1962-м по предложению Никиты Хрущева – чрезвычайным и полномочным послом в США. Добрынин стал одной из первых скрипок советской дипломатии.

Вряд ли тогда он предполагал, что задержится в Вашингтоне почти на четверть века… Это рекорд, который вряд ли кому-то удастся повторить. Сменилось шесть американских президентов и пять кремлевских вождей, холодная война несколько раз переходила в напряженную стадию – а Добрынин все оставался «нашим человеком в Вашингтоне». На его посольское время пришлись и Карибский кризис, и война во Вьетнаме, и введение советского Ограниченного контингента в Афганистан.

Встреча в Белом доме в разгар Карибского кризиса. Слева направо: заместитель министра иностранных дел СССР Владимир Семенов, посол Анатолий Добрынин, министр иностранных дел СССР Андрей Громыко, президент США Джон Кеннеди. 18 октября 1962 года

От Кеннеди до Рейгана

Хрущев считал, что самым болезненным вопросом, с которым предстоит столкнуться новому послу, станет обсуждение статуса Западного Берлина. Но посольская вахта Добрынина по большому счету началась с Карибского кризиса. Советские ракеты на Кубе оказались камнем преткновения во взаимоотношениях двух сверхдержав: Вашингтон готовился к большой войне. В самые напряженные часы, когда вооруженное столкновение казалось неизбежным, тайный визит в советское посольство нанес Роберт Кеннеди – брат президента и его главный советник по вопросам внешней политики.

Добрынин не симпатизировал братьям Кеннеди, а Роберта и вовсе считал «злым гением». Но именно с их совершенно секретного разговора началось разрешение назревавшего конфликта. Добрынину удалось подготовить Москву к компромиссным решениям. И Хрущев, и министр иностранных дел Андрей Громыко отметили филигранную работу посла, сумевшего наладить неофициальные каналы связи с американской верхушкой и дать четкие, аналитически выверенные рекомендации своему правительству. В период холодной войны и советские, и американские политики не раз демонстрировали высший пилотаж дипломатии. Карибский кризис – как раз такой случай. После него доверие Кремля к вашингтонскому послу достигло небывалых высот. Положение Добрынина не поколебала даже отставка Хрущева.

В первые годы после смещения «царя Никиты» международные встречи на высшем уровне проходили, как правило, под патронажем председателя Совета министров СССР Алексея Косыгина. Проявлял активность и председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Подгорный. Епархией Леонида Брежнева считались только социалистические страны. Генсека это не устраивало, и к началу 1970-х ему удалось перехватить инициативу на заокеанском направлении. Опорой Брежнева в этих маневрах стал Добрынин, по своим каналам осторожно внушивший американской администрации, что первым лицом Советского Союза является генеральный секретарь ЦК КПСС.

Добрынин участвовал в подготовке всех советско-американских договоров брежневского времени. А один из них – договор о космосе, запрещавший размещение ядерного оружия на орбите, – сам подписал от имени СССР, вместе с госсекретарем США Дином Раском. Это соглашение стало прологом разрядки и доказало, что непримиримые противники способны не только запугивать друг друга ядерными арсеналами, но и договариваться, находить точки соприкосновения. Так советский посол в Вашингтоне попал даже на почтовую марку, выпущенную в Сьерра-Леоне в честь космического соглашения двух сверхдержав.

Конфиденциальные встречи Добрынина с президентом Ричардом Никсоном и госсекретарем Генри Киссинджером стали основой разрядки международных отношений, которая изменила мир в начале 1970-х. Неподалеку от кабинета советского посла появилась небольшая комната без подслушивающей аппаратуры. Там – без свидетелей, по телефону прямой связи – Добрынин вел переговоры с Белым домом. Этот неофициальный канал связи сыграл важнейшую роль во взаимоотношениях двух стран. В «сугубо доверительных» телефонных беседах определялась тематика будущих переговоров с участием Никсона, Брежнева и Громыко. Последний к американскому направлению относился внимательно и придирчиво, но добрынинский профессионализм его вполне устраивал. Финал брежневской эпохи ознаменовался для Добрынина звездой Героя Социалистического Труда. Он так и остался единственным послом, удостоенным столь высокой награды.

Неофициальная встреча Анатолия Добрынина с президентом США Ричардом Никсоном (справа) накануне возобновления Парижских мирных переговоров. 12 июля 1972 года

Несмотря на регалии, работать приходилось в режиме экономии. К инвалюте в СССР относились крайне бережливо. Зарплата посла Советского Союза в США в добрынинские времена уступала жалованью водителя в румынском посольстве. При этом Добрынину в стране Голливуда и Форда удалось стать звездой первой величины – каждый его жест соответствовал статусу посланца великой державы. Он был знаком со всеми влиятельными фигурами американской политики. Прирожденный дипломат, Добрынин не допускал суетливости, выглядел и вел дела как истинный джентльмен – без натуги. С юности он недурно играл в шахматы – и в дипломатической круговерти умел по-гроссмейстерски анализировать позицию, просчитывая реакцию собеседника. «В нем, я замечал, все больше проглядывали черты, характерные, скажем, для русскости Пьера Безухова, не раннего, неуверенного в себе, а позднего – спокойного и умудренного», – вспоминал Александр Бессмертных, последний министр иностранных дел СССР.

Эти качества понадобились Добрынину, когда президент Рональд Рейган объявил «крестовый поход» против Советского Союза, взвинтил гонку вооружений, провозгласил программу «звездных войн». В США началась бурная пропагандистская кампания против «империи зла», но советский посол не выпускал из рук нить диалога между представителями двух сверхдержав. Он, кажется, был единственным русским, к которому Рейган испытывал нечто вроде симпатии. Добрынин видел, что президент «мыслит упрощенными категориями, руководствуясь твердо устоявшимися у него в течение многих лет броскими клише, антисоветскими лозунгами, особенно в своем подходе к мировым проблемам». Тем не менее и с таким «зоологическим антикоммунистом» нужно было находить общий язык.

Уроки дипломата

Когда госсекретарь Джордж Шульц доложил Рейгану, что Добрынин покидает Америку, чтобы работать в ЦК КПСС, президент поднял брови: «Что же ты мне раньше не сказал, что он коммунист?» И, как всегда, было неясно, шутит Рейган или нет.

Громыко прочил Добрынина в свои преемники, однако Михаил Горбачев уготовил опытному дипломату более скромную роль. Экс-посол возглавил Международный отдел ЦК, который отвечал главным образом за сотрудничество с социалистическими странами. Добрынин стал украшением горбачевской свиты, но, оказавшись в стороне от главных направлений внешней политики, почувствовал себя без пяти минут отставником.

В узкий круг доверенных лиц молодого генерального секретаря он не вошел. В те годы советские дипломаты поспешно перестраивались в «мистеров Да», и это не могло устроить гроссмейстера мировой политики, который десятилетиями накапливал для страны политический капитал. Да и ЦК КПСС, где отныне работал Добрынин, на глазах превращался в «факультет ненужных вещей». Статус главы отдела формально оставался высоким, фамилию Добрынина телевизионные дикторы почти ежедневно перечисляли среди «официальных лиц», а между тем, принимая ключевые решения, Горбачев и не думал прислушиваться к мнению партийного ареопага.

Добрынин отмечал: при всей инертности «позднего» Брежнева он всегда взвешенно относился к мнению профессионалов, Горбачев же во внешней политике действовал спонтанно, самонадеянно. Нередко это оборачивалось для страны непредвиденными потерями и сводило на нет многолетние старания переговорщиков. Так, в своих воспоминаниях Добрынин утверждал, что на Мальте генсек нарушил директиву Политбюро, которая предполагала согласие на объединение Германии, «только когда оба блока – НАТО и Варшавский договор – будут распущены или объединены по взаимному согласию». Поначалу сговорчивость Горбачева на международных саммитах казалась хитростью, тактическим приемом. Но к 1989 году стало ясно, что никаких секретных козырей у него нет и он сдает позиции, за которые так упорно боролись его предшественники. Активно противостоять этим тенденциям Добрынин не мог – и в силу субординации, и по характеру. Он не был бунтарем.

Отдушиной отставника стали мемуары – подробные, остроумные, хотя во многом дипломатично уклончивые. Фундаментальный том под названием «Сугубо доверительно» попал в списки бестселлеров и в России, и в США, и в Китае. Для молодых международников эта книга стала замечательным практическим пособием.

Политики ХХI века многим обязаны урокам Анатолия Добрынина, его наработкам. После десятилетий безвременья в нашей стране снова восторжествовала «добрынинская школа» дипломатии с ее рачительностью и цепкостью, с приоритетом национального интереса. Добрынин поддерживал поворот России к суверенной внешней политике: на склоне лет мэтр видел, что труды его не пропали даром. Его не стало 6 апреля 2010 года…