Совместная экспедиция СССР и КНДР в Антарктиде. Воспоминания участников

Договор о всеобъемлющем стратегическом партнёрстве между Россией и КНДР, который 19 июня 2024 г. в Пхеньяне подписали президент России Владимир Путин и лидер КНДР Ким Чен Ын, вызвал живейший интерес россиян к истории и культуре нашего восточного соседа. В СМИ широко освещались такие знаковые вехи дружбы двух народов, как история 88-й отдельной стрелковой бригады в Хабаровском крае, освобождение территории Северной Кореи Красной Армией в августе 1945 г. и работа Советской гражданской администрации, участие советских летчиков и зенитчиков в боях Корейской войны (1950–1953 гг.) и экономическая помощь Народной Корее после окончания войны.

На базе Гезёл-1

Однако помимо военного и экономического взаимодействия двух стран немаловажную роль играло также партнёрство в сфере науки. Одним из самых ярких эпизодов такого сотрудничества была организация двух совместных экспедиций полярников КНДР и СССР на Ледяной континент в 1990–1991 гг. До самого последнего времени информация о тех исследованиях оставалась практически неизвестной. Между тем, в ходе двух экспедиций полярники сумели основать базу Кечжоль-1 (в советских источника — Гезёл-1) 67°55'23" ю.ш. и 44°32'10" в. для проведения исследований в области климатологии, метеорологии и геофизики в районах Холмов Ларсеманн и оазиса Терешковой, кроме того полярники КНДР работали на советской станции Прогресс и в антарктическом метеорологическом центре (АМЦ) Молодежная.

Участников тех событий удалось найти в Санкт-Петербурге, Крыму и в Запорожской области и записать их истории.  

Максим Рюрикович Галкин (род. в 1961 г.) — в 35-й Советской антарктической экспедиции (САЭ) техник АМЦ Молодежная.

В начале декабря 1990 года от руководства Советской антарктической экспедиции поступило указание о подготовке и материально-техническом обеспечении северокорейской антарктической базы, открыть которую планировалось в период сезонных работ 1990–1991 годов. Семью месяцами ранее на НЭС «Академик Федоров» прибыла группа специалистов из КНДР, которые должны были выбрать место для организации и строительства антарктической станции. Таково было решение правительства Корейской Народно-Демократической Республики. В составе группы корейских полярников были кинооператор и один специалист, к которому все корейцы относились с большим почтением, если не сказать, с пиететом. Про него говорили, что он главный архитектор Пхеньяна, что город восстанавливали после войны по его проектам, и что Ким Ир Сен лично ему поручил выбрать место и создать эскизный проект будущей станции.

В первых числах мая 1990 года группа корейцев и с ними советский представитель Анатолий Зосимович Вайгачёв на вертолёте Ми-8 посетила оазис Терешковой, где планировалось открыть базу КНДР в Антарктиде. Короткий световой день и погодные условия заставляли торопиться, поэтому уложились в несколько часов. На месте планируемой базы был поднят государственный флаг КНДР на импровизированном флагштоке, которым послужила алюминиевая труба. Произвели фото- и киносъёмку, залп из ракетниц и отбыли на судно. По непонятным причинам корейцы оставили свой флаг на АМЦ Молодёжная. Флаг был ритуальный, из тонкого материала, похожего на батист, на ветру такие флаги долго не живут. В дальнейшем флаг был передан одним из участников этих событий в Музей Арктики и Антарктики, где и хранится. Это был первый флаг КНДР, поднятый в Антарктиде.

В декабре того же года началась подготовка к открытию базы в оазисе Терешковой. Это живописное место находиться на расстоянии 90 километров к западу от Молодёжной, на тот момент центра советских исследований в Антарктиде. Оазис похож на равнобедренный треугольник, основанием которого является берег океана, а с запада и востока ограничен ледниками, стекающими к берегу континента. Планировалось подготовить три дома ПДКО (полярный дом Канаки-Овчинникова. — В. Б.), и в собранном виде на вертолётной подвеске доставить их к месту установки. Во время сборки домов монтировалась внутренняя электропроводка, так что оставалось немного: после установки домов подключить их к дизель-генератору и можно жить. В составе будущей корейско-советской базы (таково было официальное название) должны участвовать три советских специалиста. Винокуров Виталий Алексеевич, инженер-энергетик, участник четырёх антарктических экспедиций, он же дублёр начальника базы, врач-хирург Тихонов Валерий Геннадьевич и радиооператор Гречушкин Александр Иванович. Каждый из участников готовил оборудование и материалы согласно профессиональной ответственности, врач Тихонов отвечал и за продовольственное снабжение базы, которое подбиралось по ассортименту и количеству, достаточному для пяти человек из расчёта на шесть месяцев пребывания в оазисе Терешковой. Кроме того, подготовили всё необходимое для жизни, включая кухонную посуду, кровати и постельное бельё.

В двадцатых числа декабря на подошедшем НЭС «Академик Федоров» прибыли корейские полярники.  Ли Су Я — начальник базы Гезёл-1, что на корейском язык означало «Сезон-1», выпускник ЛГМИ, в совершенстве владевший русским языком, и Хан Рён Хун, второй участник работ в оазисе Терешковой. Что касается Хана, то его профессия осталась для нас загадкой. Он рассказывал о себе, что служил в танковых войсках и на всю жизнь остался фанатом бронетанковой техники.  Жилистый и подвижный, весьма спортивный, на турнике показывал свои возможности несмотря на 56 прожитых лет. Фраза «Восток — дело тонкое!» в полной мере относилась к Хану. Были ещё два участника корейской экспедиции: Зан Ги Бонг — руководитель (по-корейски правильно Чан Ги Бон, но в советских документах и в воспоминаниях участников экспедиции он Зан Ги Бонг. – В. Б.), и переводчик, который представился Кимом. Прекрасно владел русским языком и ещё несколькими.  Для доставки домиков и всего остального груза потребовалось несколько полётов Ми-8.  После установки жилого комплекса над базой были подняты флаги КНДР и СССР, салютовали им красными и зелёными ракетами, и пятеро полярников остались на базе до середины апреля 1991 года.

Виталий Алексеевич Винокуров (род. 1947 г.) — дублёр начальника базы Гезёл-1, начальник ДЭС (2-я Северокорейская антарктическая экспедиция), начальник ДЭС АМЦ Молодежная в 35-й Советской антарктической экспедиции. 

В 35-ю экспедицию я был направлен начальником электростанции станции Новолазаревская, но в день высадки пришла радиограмма, что начальник ДЭС Молодёжной был вывезен по медицинским показаниям, и меня перевели в марте 1990 года на Молодежную начальником ДЭС, поскольку другого специалиста такого же класса не было. Хотя, конечно, Будрецкий Арнольд Богданович, начальник Новолазаревской, был очень недоволен. Успокоил я его тем, что команду на ДЭС подбирал сам, и она отработает, как часы. Что в последствии и получилось.

На Молодёжной проработал до декабря 1990 года, когда был переведен на Гезёл-1. Перед этим вызвал меня Владислав Михайлович Пигузов (начальник 35-й САЭ. — В. Б.), и сообщил, что меня командируют на корейскую станцию, хотя по плану мне надо было после передачи ДЭС новому начальнику, оказать новой 36-й САЭ помощь в производстве плановых ремонтов и уже после этого возвращаться на судне домой.

— Владислав Михайлович, за что мне такая радость? — спросил я.

На что В. М. Пигузов четко сказал: «Надо!». Позднее он мне сказал, что назначил меня потому, что должен был быть на 1000 % уверен, что со мной корейские полярники будут в полной безопасности.

Корейских учёных на станции было двое — Ли Су Я метеоролог (начальник базы) и Хан Рён Хун, который всем говорил, что он геолог. Когда станцию открывали, им начальник их экспедиции Зан Ги Бонг сказал: «Что Виталий скажет, то и делайте». И было ещё трое наших — я (эл. механик-дизелист/дублёр начальника базы), Гречушкин (радист) и Тихонов (врач/повар).

Ли Су Я учился в МГУ, как мне говорил, физмат закончил, защищал кандидатскую. По-русски чисто говорил. А Хан Рён Хун всегда ходил с самоучителем, учил язык (причем сразу несколько языков учить пытался), было видно, что он человек был идеологически мотивированный, воспитан в духе идей чучхе! Очень серьезный ходил, однажды Саша [Гречушкин] поймал какую-то передачу на корейском, и тот стал её слушать не отрываясь, а потом стал размахивать руками и что-то громко говорить по-корейски. Я у Су Я спрашиваю: «Что друг так разнервничался?». «А это он сообщение об американских учениях SeaBreeze информацию слушает. Сильно переживает»

Высадили нас 20 декабря 1990 года. Нам вертолетом было доставлено четыре домика ПДКО, сказали: «Стройте базу, как считаете нужным». Три домика мы скрепили боками друг с другом. А четвертый, предварительно отстыковав от него боковую стенку, мы поставили как бы поперек, стянув всю конструкцию тросом. Из освободившихся блоков соорудили туалет, который прикрепили к четвертому домику, а также хватило материала для входного тамбура. Во время подготовки, находясь на АМЦ Молодёжная, мне на ДЭС сварили бак на 0,5 м/куб и вварили в него ТЭНы. В результате раз в неделю у нас была настоящая баня! На постройку базы у нас ушло 10 суток, работая по 20 часов с маленькими перерывами на еду и четырьмя часами сна, и в результате 30 декабря она была полностью готова.

31 декабря накипятили воды и все помылись. Над станцией мы подняли два флага — советский и корейский! Тогда же увезли нашего антенщика и Игорёшу Харченко, инженера-электрика АМЦ, которые помогали нам в строительстве базы.

Была у нас дизельная электростанция на 2,5 киловатт в КУНГе, нам её вертолётчики аккуратненько поставили, где я показал. В установке домиков мне помогал инженер с Молодёжной, потом его увезли.

Мы сезонили 109 дней! Мне был дан снегоход «Буран», ещё предлагали гусеничный ГАЗ-71, но я от него отказался, т. к. за оазисом Терешковой — зона трещин, и на нём не проехать, а на «Буране» можно проскочить в случае аварийной ситуации. Но до Молодежной добраться было все равно очень проблематично (90 км по прямой).

Ли Су Я каждый час собирал метеоинформацию, а по ночам раз в 4 часа (в 0 часов, в 4 часа и 8 утра). Мы считали, что он вообще человек герой! Ни один срок пропустить было нельзя, и так 109 суток.

Однажды Хан Рён Хун во время разведки обнаружил японскую продовольственную подбазу, оставленную ещё 14 лет назад! Выглядела она в виде тура — каменной пирамиды, мы её раскопали, а там — коробки. Когда их открыли, там обнаружились спички, керосин, свечи, консервы, соевой соус, чай «Липтон» и рис в прекрасном состоянии. Только четыре банки, проржавевшие с мясными консервами, мы выкинули. Вот корейцы возрадовались, когда отрыли подбазу! Ведь мы взяли рис наш длинозерный, а корейцы такой не ели, они привыкли к круглому рису, и в подбазе как раз такой и был. Чай «Липтон» был очень вкусный, и за 14 лет в мерзлоте вкус совсем не изменился, у нас в стране такого еще не было. А японские спички я на память забрал, потом привёз и всем хвастался! 

В 8 утра у нас был завтрак. Продовольствия у нас много было — Максим Рюрикович [Галкин] был тогда кладовщиком и нам выделил запасов на 120 дней. Я его спрашиваю: «Макс, зачем так много?». А он рассудительно ответил: «На всякий случай». Обычно Тихонов готовил, иногда я, а корейцам мы готовить не давали. А на Новый год мы приготовили на праздничный стол наши блюда, а корейцы свои национальные. Ещё из праздников отметили 23 февраля, тоже стол накрыли, выпили понемножечку.

Единственная проблема была за период сезона — у Хана зубы заболели. Но тут на наше счастье к Молодёжной подошло судно, вызвали вертолёт, увезли его на Молодёжную, там зуб дёрнули, и вернули назад счастливого.

Ещё одна маленькая смешная проблема была — сделали ледничок (хранилище для продуктов такое). Так мы ушли когда, поморники прилетели и весь его расклевали, и наших кур порвали. Пришлось все переделывать, но теперь более надежно закрыли припасы. Поморники к нам тогда сильно привыкли, прямо с рук питались и улетали довольные. В общем мы их простили за курятину! А вот пингвинов у нас там почти не было.

В свободное время мы в шахматы играли, книги читали (мне корейцы даже подарили на память корейскую книгу, но на русском языке изданную, красивая книга, с иллюстрациями), когда позволяла погода, бродили по оазису Терешковой, а однажды во время прогулки я обнаружил случайно целую жилу выхода граната. Набрали тогда мы с корейцами по несколько килограммов, потом всем раздавали.  Как шутят, все полярники болеют каменной болезнью, у меня была каменная болезнь в лёгкой форме. С Гезёл нас вертушкой забрали на Молодёжную. А на Гезёл мы много чего оставили: и муку, и крупы, и даже снегоход — ведь корейцы рассчитывали, что ещё экспедиции будут.  

На Молодежной мы надолго застряли. Нас даже называли «официальные бездельники» — я сменщику дела ещё в декабре всё сдал. Поселили нас с корейцами на горе, в домике авиаторов. Внизу нас уже все недобрым взглядом встречали. Наконец, пришёл «Михаил Сомов» (научно-экспедиционное судно. – В. Б.) и встал очень неудобно в перемычке между двумя полыньями. Вертолётом мы погрузились, а судно так тронуться и не смогло. Просидели на «Сомове» 45 суток, помогали «деду» (старший механик на профессиональном жаргоне моряков. – В. Б.) в ремонте. В итоге ААНИИ (Арктический и антарктический научно-исследовательский институт. — В. Б.) организовал вывозную экспедицию во главе с Чилингаровым. Нас сняли вертолётами с «Сомова» и прилетевшая вывозная экспедиция на самолёте Ил-76 забрала нас и оставшихся с 35-й САЭ других полярников и доставила в Кейптаун. Там нас расселили на НИС «Профессор Визе». На нём мы дожидались прихода НЭС «Академик Федоров». 19 августа, когда у нас в стране произошла «пертурбация», нас всех, и полярников, и экипаж «Визе», собрал на фуршет мэр Кейптауна, сказал, что все в ЮАР понимают, что у нас в СССР происходит и глубоко нам сочувствуют и предложил остаться в Кейптауне по категории «гость правительства». Никто не остался и по приходу «Академика Фёдорова» мы с корейцами и с другими участниками 35-й САЭ погрузились на него и вернулись в Ленинград в конце сентября.

Валерий Геннадьевич Тихонов (род. 1958 г.) — врач 2-й Северокорейской антарктической экспедиции 1991 г., главный врач 35-й Советской антарктической экспедиции 1989–1991 гг.

Антарктидой я стал интересоваться ещё со школьных лет. Помню, как в 6 классе на уроке географии у доски отвечал на вопрос о географии Антарктиды. После института я стал работать врачом, трудился под руководством академика Евгения Николаевича Мешалкина, это был великий человек глыба, моё почтение! В 80-е годы в Новосибирске при Сибирском отделении Академии наук стал формироваться резерв для Советской антарктической экспедиции, и я решил связаться с ААНИИ. Сначала мне предложили принять участие в 34-й САЭ, но тогда не получилось.

В Антарктиде я был с 1989 по 1991 годы, работал главным врачом на станции Молодёжная. Нас там было трое врачей — я, анестезиолог Михаил Викторович Накостик и стоматолог Александр Борисович. Мы успешно справились со всеми задания, ни одного из 138 участников экспедиции мы не потеряли. Лечили грыжи, аппендициты, обезболивали.

Когда мы уже отзимовали, пришла информация, что в оазисе Терешковой планируется организация корейской полярной станции. Мне предложили поехать на эту станцию врачом, и я согласился. Кроме советских полярников, работали там и двое корейцев — метеоролог и геолог. Мы проработали с ними четыре с половиной месяца, после того, как все задачи были выполнены, мы вернулись на Молодёжную.

Сначала нас закинули на оазис Терешковой 9 человек для оборудования станции — поставили ПДКО, антенны, дизель-электростанцию. Поставили три домика повдоль, позднее четвертый — поперек, где организовали хозблок. Домики отапливали. Раз в неделю у нас был банный день.

Станцию организовали, как я думаю, на месте зимовки пингвинов, где у них линька проходила. Однажды в солнечный день, когда корейцы уехали на работы на мотоботе, а Виталий работал с дизелем, ко мне в помещение зашёл пингвин-аделька и стал все внимательно осматривать. Я ему говорю:

— Давай, я тебе яблоко дам.

А с улицы голос Винокурова: «С кем ты там разговариваешь?» 

— А к нам гости пришли!

— Это кто?

— Американцы!

Когда Виталий зашёл, стали думать, как пингвина, на улицу выманить, Виталий сказал, что не яблоко, а рыбу надо дать. Пингвин походил и вышел, и, видимо, сказал своими, чтоб не приходили.

Так как на станцию требовался и повар, то Владислав Михайлович [Пигузов] попросил меня по совместительству работать поваром на станции. «Ну, хочешь два дня в неделю корейцы будут помогать?» — уговаривал он, и я согласился. Работали мы все очень дружно — Виталий Винокуров — вообще многогранный, очень хороший человек, а корейцы — были очень славные ребята, никогда не отказывали помочь, что-то достать, принести. Ни разу у нас не было скандалов, конфликтов! Меня они всегда называли «Другу». Ли Су Я закончил одесский метеорологический институт, и уже 5–6 прожил в СССР, а Хан, видимо, корейский Политех. Очень интересные были, очень порядочные ребята, никакой работы не чурались. Если начинал чистить картошку, то и корейцы спешили помогать: «Давай кальтоська, давай».

Готовил я борщ, суп гороховый, было у нас много курятины, гуляш, мясо, крупы, макароны. А корейцы очень любили острое! Однажды я не подрасчитал и бросил сильно много перца. «Другу, другу, очень остро!», — стали говорить корейцы. «Ничего, кушайте, чтобы атеросклероза не было», — ответил тогда.

Лечить тоже приходилось. Однажды у Хана заболели зубы, и нас на вертолёте доставили до Молодёжной, где и провели операцию. Это был единственный случай сообщения с Молодёжной за время работы нашей станции. 

Однажды страшный циклон пришёл на наш оазис, ветер до 140 м/с. 6 дней были без связи — антенну из дюралюминия положило за землю. Ветром выдуло и крышку аварийного выхода из домика (видимо, закрыть забыли), мы бросились из домиков догонять крышку, а её ветром прибило к другому домику, я её и поймал.

Лев Михайлович Саватюгин (род. 1937 г.) — начальник 36-й Советской антарктической экспедиции. 

Корейцы после завершения исследований на станции Гезёл-1 продолжали работать на АМЦ Молодежная. Общее количество учёных из КНДР не помню, так как в моём подчинении было 450 человек (хотя обычно в Антарктических экспедициях принимало участие по 100–130 полярников).

С начальником северокорейской Антарктической экспедиции заместителем министра Гидрометеослужбы За Ги Бонгом встречались часто — раз в неделю. Сам он сначала стеснялся говорить по-русски, общались через метеоролога, который был в экспедиции переводчиком (знал 5–6 языков). А потом выяснились, что и сам он неплохо говорит по-русски.

Вели себя северокорейцы очень достойно, учили русский язык, участвовали во всех метеорологических дежурствах. Очень полюбили русскую баню, ходили париться!

На прощание За Ги Бонг в августе 1991 г. подарил картину, вышитую из шелка. Она у меня до сих пор стоит дома!