Размытый путь

Чистая напевная лирика, три с половиной десятилетия неприкаянной жизни и посмертная слава – такова траектория судьбы Николая Рубцова, классика русской поэзии ХХ века

Арсений Замостьянов, кандидат филологических наук

Он родился 90 лет назад, в январе 1936-го. Рубцов – из подранков войны. Его стихи о детстве начинаются с таких строк: «Мать умерла. Отец ушел на фронт. / Соседка злая не дает проходу». Все так и было. Отца, бывшего работника Вологодского горкома, все считали погибшим. Николая и его сестру после смерти матери распределили в интернаты. Родня им не помогала. Мальчик воспитывался и учился в детском доме в селе Никольском (он чаще называл его Николой) под Тотьмой. А потом оказалось, что отец жив, но после ранения создал новую семью и не вспоминал про сына.

Николай Рубцов. Конец 1960-х годов

«Проверю искреннее слово»

С детского дома у него было прозвище – Шарфик. Оно появилось, когда маленький Коля приболел, и осталось с ним навсегда. Этот аксессуар Рубцов неизменно надевал и на флоте, и на заводе, и в Литинституте, и после. В длинном шарфе, намотанном вокруг шеи, приходил в редакции. Одевался скромно, неброско, зимой по детдомовской привычке носил старомодные валенки. Пестрый приметный шарфик придавал его образу художественный ореол, в нем поэт запечатлен на всех портретах.

Мальчишка сочинял стихи и мечтал стать моряком, устроился помощником кочегара на Архангельский траловый флот. Стал подсобным рабочим на судне, возил тачки с углем: «Я весь в мазуте, весь в тавоте, / Зато работаю в тралфлоте!» Потом учился на маркшейдера, но техникум ему вскоре наскучил. Срочную службу проходил на Северном флоте – четыре года. Плавал на эсминце «Острый» по Баренцеву морю, публиковал стихи во флотской прессе. После демобилизации долго не мог расстаться с тельняшкой, носил ее с гордостью. Его «всегда тянуло в разные края», таких называли «перекати-поле». Он переехал в Ленинград, устроился слесарем на знаменитый Кировский, бывший Путиловский, завод. Там начал посещать литературное объединение – и молодые стихотворцы ахнули: этот моряк писал, как им и не снилось. «Мы все притихли, затаили дыхание», – вспоминал ленинградский поэт Виктор Васильев о том, как впервые услышал рубцовские строчки. У Николая открылся редчайший абсолютный поэтический слух. Он был музыкален: играл на гармони, на гитаре, сочинял песни и исполнял под собственный аккомпанемент. Через много лет на Кировском, на фасаде заводоуправления, установили мемориальную доску с его знаменитыми словами: «Россия, Русь! Храни себя, храни!» В день рождения Рубцова там неизменно собираются его почитатели.

Первым поэтом, творчество которого он изучил вдоль и поперек, был Сергей Есенин. Затем пришло глубокое увлечение Федором Тютчевым. С его сборником Рубцов не расставался годами. В то время в русской (да и в мировой) поэзии интонация классического XIX века прервалась. Господствовали рубленые, изломанные ритмы. Приверженность старинному слогу, а главное, мелодии стиха отличала Рубцова от современников. Он сам так сформулировал собственное кредо:

Но я у Тютчева и Фета

Проверю искреннее слово,

Чтоб книгу Тютчева и Фета

Продолжить книгою Рубцова!..

В 26 лет он послал стихи на творческий конкурс в Москву, в Литературный институт. Во все времена легче всего ворваться в литературу на коньке эпатажа или конъюнктуры. В последнем случае это означало создание произведений о партии, гимнов стройкам, зарисовок из жизни рабочих в узнаваемом глянцевом ракурсе, с оптимистической барабанной дробью. Рубцов редко брался за такие темы, а если и брался – слова рассыпались, ничего не выходило. Он не мог изменить высоким образцам поэзии, которые сложились в его душе. Даже в стихах, которые он прислал в экзаменационную комиссию, есть сбои, но почти нет штампов.

Один из мэтров Литинститута, знаменитый поэт-песенник Евгений Долматовский оставил на его подборку такой отзыв: «Весьма квалифицированные стихи. Рубцов пишет уверенно, размашисто. Черты его индивидуальности не слишком выпукло проявляются – мешает… умение писать стихи, "набитая" рука. Мне кажется, что Н. Рубцову предстоит трудный путь в большую поэзию. Институт может ему помочь. Способности есть – это несомненно». Вступительные экзамены он сдал не блестяще, но решающим был творческий конкурс. Рубцов стал студентом дневного отделения. Стипендия – 22 рубля. Прожить на них в столице можно было лишь условно.

Преподаватели и студенты заочного отделения Литературного института имени А.М. Горького (Николай Рубцов второй справа). 1960-е годы

«Буду я, наверное, знаменит»

В студенческих компаниях он был лидером, никто не оспаривал его права считаться самым многообещающим поэтом курса. Рубцовским суждениям о поэзии противоречить не решались. В те годы его визитной карточкой были простодушные стихи о юношеском чувстве: «Нарву цветов и подарю букет / Той девушке, которую люблю». Непринужденные, чистые и притягательные. О своей будущей славе он написал с утонченной иронией – и, как это нередко бывало, многое предвидел:

Мое слово верное прозвенит!

Буду я, наверное, знаменит!

Мне поставят памятник на селе!

Буду я и каменный навеселе!..

Как определить настоящего поэта в веренице «молодых гениев» Литинститута? Иногда достаточно нескольких строк:

Не грусти! На знобящем причале

Парохода весною не жди!

Лучше выпьем давай на прощанье

За недолгую нежность в груди.

В поэзии многое зависит от одного слова. До Рубцова никто не назвал причал «знобящим», но как это образно и точно.

Жил он тогда в богемном стиле – немногие выдержат такие испытания. В прокуренном общежитии на улице Добролюбова днем и ночью спорили, состязались в честолюбии, бражничали и куролесили. Это жизнь в забытьи, даже в угаре.

Свои лучшие стихи Рубцов создал вдали от столиц летом 1964 года, во время каникул в родной Николе. Он писал: «Удивительно хорошо в деревне! В любую погоду. Самая ненастная погода никогда не портит мне здесь настроение. Наоборот, она мне особенно нравится, я слушаю ее, как могучую печальную музыку…» Там и появились эти строки:

Тихая моя родина!

Ивы, река, соловьи…

Мать моя здесь похоронена

В детские годы мои.

– Где тут погост? Вы не видели?

Сам я найти не могу. –

Тихо ответили жители:

– Это на том берегу.

Тихо ответили жители,

Тихо проехал обоз.

Купол церковной обители

Яркой травою зарос. <…>

Тина теперь и болотина

Там, где купаться любил…

Тихая моя родина,

Я ничего не забыл…

Сколько боли спрятано в таких на первый взгляд простых описательных стихах. Как и всегда у Рубцова, они автобиографичны, но не буквально. Все это было в его судьбе – и потеря матери, и заболоченная речка детства. «Тихая моя родина». Прочитав эти строки, композитор Георгий Свиридов загорится идеей создать вокальный цикл «Золотой сон». Рубцова он ставил в один ряд с Пушкиным и Есениным.

Летом 1966 года подборки Рубцова вышли сразу в нескольких московских журналах. Его стихи на страницах и «Юности», и «Октября» по тем временам – явление почти небывалое. Это были разные полюса литературного процесса, непримиримые идеологические противники. «Октябрь», руководимый убежденным коммунистом Всеволодом Кочетовым, считался изданием «охранительным». Там строго одергивали тех, кто «расшатывал основы». Популярная «Юность» – единственный литературный журнал с иллюстрациями – была в основном приютом «битников», фрондирующих западников. Там Шарфика приметил Евгений Евтушенко, которого вскоре будут считать антиподом Рубцова – по отношению к поэзии, да и к жизни. Рубцов сторонился публичности, не стремился выступать в больших аудиториях.

Творчество Рубцова высоко оценили критики, в особенности Вадим Кожинов, ставший потом его другом. Они нашли для рубцовских стихов определение – «тихая лирика», в противоположность «громкой» эстрадной, плакатной поэзии. Нередко его встраивали в один ряд с писателями-деревенщиками. Он действительно дружил с Виктором Астафьевым и Василием Беловым, которые, как и он, жили в Вологде. Есть у Рубцова четыре строки, в которых – нерв этого направления, вся боль:

Ах, город село таранит!

Ах, что-то пойдет на слом!

Меня всё терзают грани

Меж городом и селом…

Он не был небожителем в замке из слоновой кости. В стихах Рубцова можно уловить мысли и эмоции, связанные с его эпохой. Он просто иной раз печально вздыхает: «Ах, что-то пойдет на слом» – и понятно, что речь идет и о заброшенных деревнях, и о стареньких церквях, и о людях, которые не вписываются в современные ритмы. Но он не стремился сочинять «на злобу дня», не слагал эпических произведений. Невозможно представить, чтобы Рубцова заинтересовала тема строительства ГЭС или одиссея латиноамериканских революционеров.

«Возможность трезвой жизни отрицаю»

На стене своей комнаты в общежитии он начертал: «Я, Николай Михайлович Рубцов, возможность трезвой жизни отрицаю!..» Как-то после полуночных споров о литературе в студенческой компании он прошелся по коридорам, снял со стен портреты классиков и заперся в своей комнатке, расставив их вокруг стола. В одиночестве поднимал стакан, беседуя со Львом Толстым и Николаем Некрасовым, Николаем Гоголем и Александром Блоком. «Ваше здоровье, Николай Васильевич!» Когда комендант прервал это застолье, поэт ворчал: «Один раз хотел побыть с великими на равных. Не дали». Все закончилось большим скандалом и исключением Рубцова из института – конечно, не только за ту пирушку, хватало и других поводов. Ресторанных скандалов с милицейскими протоколами в его жизни было не меньше, чем у Есенина. Потасовки обычно случались в Центральном доме литераторов, куда Рубцова не очень-то любили пропускать из-за небрежного и бедноватого стиля одежды. Перебранка с режиссером Андроном Кончаловским, драка с поэтом-песенником Владимиром Луговым… Словом, исключали его уже не в первый раз. С трудом удалось восстановиться заочником. Без стипендии и без круглогодичного места в общежитии несколько лет он продолжал мыкаться по углам.

В издательстве «Советский писатель» приняли к печати сборник Рубцова «Звезда полей». Получив ощутимый аванс за книгу, он сказал приятелю и земляку литературоведу Феликсу Кузнецову: «Теперь куплю корову. Гета и теща будут довольны. Буду жить в деревне, писать стихи. Приезжать в Москву только на экзамены». Но его очередная поездка в Никольское завершилась расставанием с женой и дочерью. Все случилось почти буквально как в его стихах:

Мать придет и уснет без улыбки…

И в затерянном сером краю

В эту ночь у берестяной зыбки

Ты оплачешь измену мою. <…>

Но однажды я вспомню про клюкву,

Про любовь твою в сером краю

И пошлю вам чудесную куклу,

Как последнюю сказку свою.

Чтобы девочка, куклу качая,

Никогда не сидела одна.

– Мама, мамочка! Кукла какая!

И мигает, и плачет она…

Рубцов умел превращать в поэзию все свои неурядицы. А чудесную куклу он действительно купил для дочери в московском магазине «Лейпциг». Но по дороге в Никольское потерял ее где-то в вокзальной суматохе. Пришлось снова искать по магазинам куклу для Леночки.

Он странствовал из деревни в Вологду, из Вологды в Москву. О таком бесприютном существовании Рубцов писал не раз:

Размытый путь. Кривые тополя.

Я слушал шум – была пора отлета.

И вот я встал и вышел за ворота,

Где простирались желтые поля…

Тянуло куда-то в неизвестные города, а «тихая родина» не отпускала:

И вдруг такой повеяло с полей

Тоской любви, тоской свиданий кратких!

Я уплывал... все дальше... без оглядки

На мглистый берег юности своей.

В 30 лет и 3 года Рубцов получил диплом литературного работника. Был он к тому моменту известным поэтом, даже состоял в Союзе писателей. Устраиваться в жизни не умел, считал ниже своего достоинства, оставался настоящим вольным художником, жил творческими порывами. Вернулся на родину, работал в газете «Вологодский комсомолец». Но журналистскими делами занимался от случая к случаю, не мог и не желал превращаться в «делового человека». Все его пожитки умещались в одном небольшом чемодане. Как член Союза писателей он имел право на отдельное жилье, и в 1968-м Рубцову предоставили комнату с видом на реку Вологду, а через год – отдельную квартиру на последнем этаже новой пятиэтажки, по меркам той эпохи – комфортабельную «пещеру». Символично, что улица, на которой он поселился, носила имя Александра Яшина – вологодского поэта-фронтовика, который когда-то высоко оценил стихи молодого Рубцова.

«Я умру, когда трещат березы»

В январе 1970-го Рубцов написал:

Я умру в крещенские морозы.

Я умру, когда трещат березы.

А весною ужас будет полный:

На погост речные хлынут волны!

Из моей затопленной могилы

Гроб всплывет, забытый и унылый,

Разобьется с треском, и в потемки

Уплывут ужасные обломки,

Сам не знаю, что это такое…

Я не верю вечности покоя!

Прошел год. Поэт вместе с возлюбленной Людмилой Дербиной, отметив 3 января свое 35-летие, подал заявление в загс на регистрацию брака. А через несколько дней, в крещенскую ночь, умер в собственной вологодской квартире. Стихи сбылись, только морозов не было, стояла оттепель. Криминалисты установили: смерть произошла от насильственного удушения, после драки. Суд признал Дербину виновной в убийстве поэта.

Жизнь прервалась, и пришла слава. Как это бывает по горькой иронии литературной судьбы, время Рубцова началось после гибели. Его стихи и прежде издавались, звучали по радио, любители поэзии следили за его публикациями, но больших тиражей, всенародно известных классических романсов и эстрадных песен на его стихи не было. А в 1970-е Рубцова издавали уже миллионными (!) тиражами, и эти книги не залеживались на полках магазинов. Он вошел в школьные хрестоматии, вокруг его стихов выстраивали теории диссертанты. И сегодня, когда после вологодской трагедии прошло больше полувека, именем Рубцова называют улицы и фестивали. Песни на его стихи звучат и под гитару, и в эстрадном и в фольклорном исполнении, и с консерваторской сцены. В 1985 году в Тотьме, на берегу реки Сухоны, открыли памятник поэту. Его создал скульптор Вячеслав Клыков. Бронзовый Рубцов в накинутом пальто задумчиво сидит на бронзовой скамейке возле берез…

Памятник поэту Николаю Рубцову в Тотьме Вологодской области. Скульптор В.М. Клыков. 1985 год

Жизнь прервалась, и пришла слава. Как это бывает по горькой иронии литературной судьбы, время Рубцова началось после гибели

ЧТО ПОЧИТАТЬ?

Коняев Н.М. Николай Рубцов. М., 2015 (серия «ЖЗЛ»)

Вересов Л.Н. Судьбу свою я ветру доверяю… Жизнь и творчество поэта Н.М. Рубцова в документальных исследованиях. Вологда, 2020