Царь и тэнно

Россия и Япония редко становились объектами сравнительного анализа – слишком уж непохожие страны. Замечательный историк-японовед Александр Мещеряков решил восполнить этот пробел

Валерий Федоров, генеральный директор ВЦИОМ

Сравнение возможно прежде всего потому, что «во многих аспектах российская и японская культуры находятся в суперконтрастных отношениях», полагает доктор исторических наук Александр Мещеряков. Он напоминает, что «парадигма верховной власти имеет свойство "клонироваться" в самых разнообразных культурно-социальных сферах», и предлагает сопоставить опыт двух стран в этом плане. Мещеряков сравнивает те периоды, когда в каждой из стран «происходило становление централизованного государства с соответствующим оформлением (практическим и идеологическим) системы верховной власти, на вершине которой стояли русский царь и японский "император" (тэнно)». Для России это XVI–XVII века, для Японии – VIII–IX. Именно это время было «отмечено повышенной активностью по обоснованию легитимности верховной власти… и разработкой идеологических мер по ее поддержанию… Оформляются и окончательно закрепляются многие парадигмы властных отношений, которые продолжают действовать вплоть до настоящего времени».

Мещеряков выделяет список конкретных функций и действий монархов двух стран и попарно их сравнивает. В его фокусе – титулатура правителя, ритуал его интронизации, проблема легитимности, взаимодействие с Церковью, с двором и т. д. При этом он считает позиционирование монаршей власти продуктом приспособления правящей элиты к двум базовым факторам: вмещающему ландшафту и международной обстановке.

Япония – архипелаг с четкими, практически нерасширяемыми границами, со всех сторон окруженный морем. Россия определенных границ не имела, они были весьма текучи, а проблемой являлся выход к морю, за который приходилось бороться с соседями. В Японии горы составляют 75% территории, что обусловливает дефицит пахотной земли и высокую плотность населения. Это ведет к выработке гибких, договорных форм управления со значительным делегированием власти на места. Мягкий климат позволял обеспечивать ирригацию силами общины, без особого вмешательства сверху…

Огромная площадь российских равнин, напротив, определяла высокую мобильность людей и дефицит рабочих рук, восполнить который элита пыталась через закрепощение населения. Суровый климат поощрял постоянные попытки расширения территории в южном направлении – преимущественно военным путем. Россия была открыта всем ветрам – как из Европы, так и из Азии. Обеспечение безопасности страны, борьба за земли и доступ к морю были устойчивой нормой жизни. Верховная власть в таких условиях ставила во главу угла решение прежде всего военных и дипломатических задач. Японское же государство не имело серьезных военных противников и инокультурных оппозиционных сил ни внутри страны, ни вовне. Долгое время оно вообще находилось вне системы международных отношений и не имело постоянной армии. «Для выработки теории и практики верховной власти колоссальное значение имела также международная обстановка», – полагает Александр Мещеряков. С IX века Япония фактически выпадает из системы международных отношений на Дальнем Востоке: «отправка своих и прием иностранных посольств прекращаются, страна отказывается от всяких попыток влиять на расклад сил на континенте, рассматривая его (прежде всего Китай) почти исключительно с точки зрения получения культуросодержащей и технологической информации, а не как дипломатического или же торгового партнера». Показательно, отмечает автор, что на протяжении веков «государственное устройство Японии не предусматривало никакого органа высокого статуса, сходного с Министерством иностранных дел или же Посольским приказом». И вообще, за исключением двух крайне авантюрных и неудачных экспедиций монголов 1274 и 1281 годов, традиционная Япония никогда не знала иноземных нашествий.

Итак, совокупность факторов вела Россию к открытости, а Японию – к закрытости, что наложило неизгладимый отпечаток на все стороны жизни, включая верховную власть.

Верховный правитель – фигура по определению священная, но способы сакрализации могут быть очень разными. В Японии восторжествовала китайская концепция хорошего правителя как неподвижного и малоактивного, не вмешивающегося в повседневную жизнь подданных. Тот, кто занят «недеянием», не подвержен оценкам со стороны подданных, находится выше их. Он пребывает во дворце, фактически ведет жизнь затворника, общается только с узким кругом высших придворных, даже в ритуалах участвует очень ограниченно – да что там, за пределы дворца практически не выходит! «Что касается тэнно, то источники ничего не говорят о действиях, которые он осуществляет собственными руками. И потому в Японии немыслим верховный правитель, подобный Петру I, который гордится своим умением работать и может быть рассматриваем как "мастер – золотые руки"», – отмечает Мещеряков.

Русский же царь, напротив, должен быть активен, деятелен, распорядителен, это полновластный управитель всех земных дел, полностью лишенный жреческого начала. Всем он вынужден заниматься сам, и прежде всего – делами военными. Он главнокомандующий, собиратель земель и защитник – земли Русской, Церкви и веры православной. Такой монарх отнюдь не безгрешен, его ошибки и преступления вызывают порицание, порождая оппозиционные течения, стремящиеся к смене государя на более «правильного».

Итак, реальная власть царя гораздо больше, чем у японского тэнно, но тот обладает куда более высоким, по сути, сакральным авторитетом. В России «царско-императорский режим, несмотря на его огромные властные полномочия, все-таки рухнул. Система без обратной связи обладает крайне малыми возможностями для самоподстройки». Династия же тэнно, невзирая на все перемены, царствует и по сей день, без перерыва – уже скоро полторы тысячи лет. Жесткая система исторически преходяща, мягкая имеет все шансы сохраниться на длинной дистанции без особых потерь.

Мещеряков А.Н. Японский император и русский царь. М., 2004

В Японии немыслим верховный правитель, подобный Петру I, который гордится своим умением работать. Русский же царь, напротив, всем вынужден заниматься сам, и прежде всего – делами военными