Записки Победоносцева-младшего

Гимназист Константин Победоносцев – тезка и внучатый племянник влиятельнейшего сановника Российской империи – почти два года вел дневник. Получилась весьма занятная история

Дневник хранится в Отделе рукописей Библиотеки Российской академии наук, его записи охватывают период (с перерывами) с 21 августа 1899 по 17 июня 1901 года. В нем запечатлены переживания и события из жизни ученика 4-й Московской гимназии – об учебе, о первых влюбленностях и попойках, походах в театр, на балы и на каток. Его дед по отцу – Александр Петрович Победоносцев (1809–1900), родной брат обер-прокурора Синода Константина Петровича Победоносцева (1827–1907). Сам Константин Николаевич Победоносцев родился 7 (19) ноября 1882 года – таким образом, в период, который получил отражение в дневнике, ему 16–18 лет. Дальнейшая судьба гимназиста Победоносцева неизвестна. Предлагаем вашему вниманию выдержки из его записей.

Портрет Константина Победоносцева. Этюд к картине «Торжественное заседание Государственного совета». Худ. И.Е. Репин. 1903 год

***

21-го августа. Суббота

Заразился примером Худякова, думаю начать писать дневник. Не знаю, насколько хватит терпения, но, по-моему, недурно было бы написать побольше. Уроки приготовил паршиво, благодаря во 1) скверному настроению и мечтам о минувшем лете, а затем потому, что Корольков [Дмитрий Николаевич Корольков, инспектор] выдавал книги, и я большую часть репетиции занимался рассматриваньем их и надписыванием своей фамилии. Одна мысль все время меня неотступно преследует: как-то брат Нил [двоюродный брат?] выдержит переэкзаменовку? Утром ходили с Михалычем на Чистые пруды. На первом уроке был Преображенец [Александр Григорьевич Преображенский, преподаватель русского языка и словесности, или Петр Васильевич Преображенский, преподаватель физики], спросил несколько человек и намеревался было вызвать меня, но я категорически отказался. Француз разсказывал про Карла XII-го, т. к. мы заявили, что не имеем об нем никакого понятия. Пихалов поставил 5 колов (в том числе один мне), несколько пар, одну тройку и одну пятерку. <…>

22 августа. В[о]скр[есенье]

<…> До завтрака занимался раздачей дюдов[1] младшим, так что даже заболели костяшки на правой руке. Записал в памятную книжку, кому сколько выдал дюдов. После завтрака я, Комаров и Шавров сложились по 15 к. с рыла, купили разных припасов и «дули» свой чай. <…> После этого до обеда занимался бездельничаньем, шляндал по двору с Худяковым и стояли толпой в воротах, разсматривая прохожих. Ленька Соловьев стал окончательным пшютом. За обедом, по случаю праздника, на четвертое подали по ¼ арбуза на рыло. <…>

29-ое августа. В[о]скр[есенье]

<…> Привязали дверь в спальню полотенцами за ручку к кровати так, чтобы Кутейкин [вероятно, воспитатель] не мог ее открыть сразу. Затем, по обыкновению, началась пальба подушками. Наконец пришел Кутейкин и начал рвать дверь. После некоторых усилий ему удалось открыть ее, и он начал что-то ворчать. <…> Мы с Лягой ушли в Круглый зал и играли на рояли. Время тянется ужасно долго! <…>

1-го сентября 1899 г.

Сегодня отправился в гимназию на юбилей, часов в девять. Там уже были почти все наши в сборе. В половине десятого началась обедня, нас построили в зале против церкви. Поп немилосердно тянул. После обедни он сказал речь, которую никто не слышал, а затем был молебен, после которого нас погнали в столовую завтракать. По случаю праздника угостили на славу; дали четыре блюда за завтраком. После завтрака Бульдог [вероятно, воспитатель] нас построил и повел в актовую залу, там же собралась публика, но ждали попечи[те]ля и депутатов от других гимназий, а потому пришлось постоять минут двадцать. Наконец явились все ожидаемые и разселись на эстраде. Сивый [возможно, директор Дмитрий Алексеевич Соколов] начал читать «скучнейшую» речь о гимназии, пользе латинского языка и проч[ем]. Читал он ее часа два. Наконец я не вытерпел и пошел вместе с Козой и Фокой в соседнюю комнату, где шлялась Мумия [вероятно, учитель греческого языка Петр Петрович Копосов]. Но так как всему бывает конец, то Сивый, к великому счастью нашему, окончил переливку из пустого в порожнее. После него попечитель произнес речь в двух словах, затем посыпались поздравления от учебных заведений. Каждый депутат говорил небольшую речь и заканчивал ее пожеланием всех благ учителям и воспитанникам. <…> После этого пропели гимн и Евгений Иванович скомандовал гаркнуть «Ура!». Прокричали довольно слабо, но когда директор произнес: «По распоряжению Его Превосходительства г-на попечителя учения не будет до понедельника», то тут загремело такое «урррра!», что задребезжали стекла. Мумия начала всех усмирять, но ничто не помогало, пока не охрипли у всех глотки. Радость была «адская». Целых пять дней шляться! Это шикарно. За обедом нас угостили поистине за 50 лет раз! Казна расщедрилась до невероятия. Было 6 блюд, считая с десертом. Все нажрались так, что, пожалуй, можно не обедать до следующего юбилея. После обеда, получив билет у Ехидны [вероятно, воспитатель], помчался в отпуск. Дома не было никого. <…>

12-го сентября. Воскрес[енье]

<…> На дворе устроили пальбу каменьями; я и Ляга бились против Козы, Фоки и Чмадула с переменным счастьем. <…> На репетиции страшно изводили Ехидну. Между прочим, привязали стул к столу, затем поставили стол на самый край кафедры и подставили под нее чурку, от которой была проведена бечевка, так что стоило чуть дернуть, кафедра падала со страшным громом, а за ней и стол летел кувырком. <…>

25-го сентября. Суб[бота]

<…> После уроков получил билет от Кутьены [он же Кутейкин?] и побежал в отпуск вместе с Тлюем. На дороге встретили его сестру, которая ехала за ним в гимназию. Дойдя до Ильинских, поехали по конке. Почти около Университета встретил Шаврова. Наконец добрался до дому. Проперев довольно удачно 95 ступенек (подъемной машины еще нет), долез до фатеры. Дома был папа и Петя. <…> Затем болтали с папой о деревенских делах. Папа продал уже хлеба на 3000 рублей. Цены падают. Вечером топилась ванна. В ней шлепалась Оля [сестра].

1-ое октября 1899. П[я]тн[ица]

Проснулся довольно рано, до обедни чертил. Ходили в церковь Бориса и Глеба на Арбатской площади. Оттуда папа поехал с водителем, а мы пошли домой. <…> Вечером взялся за книги, к радости своей увидел, что почти нечего делать, т. к. по геометрии старое, по гречески «будете писать», по латыни вчера вызывал, поп тоже вызывал в прошлый урок. Следовательно, остается только история, по которой задано две страницы. Но все-таки история дает себя знать, т. к. старое у меня запущено порядком, да к тому же Богомазов [Михаил Павлович Боголепов, преподаватель истории, он же имел прозвище Кололепов] завтра, наверное, вызовет «припоминать». Дело табак! Придется посвятить на историю минимум пол часа. Досадно и лень.

8-ое октября

<…> На большой перемене мы с Лягой произвели над Мудефой «избиение русскими китайцев в Порт-Артуре». Затем явились к Тришке с шинелями, свернутыми через плечо, и отдали честь. Вышло довольно антично. Отправил папе письмо, с печальным известием, что в отпуск не пойду за тихие успехи и громкое поведение. Паррршиво!

10-ое октября. Воскресенье

<…> На репетициях Ехидна злилась и шипела. Мы ее изводили. На вечерних занятиях сперли свечку из фонаря и изрезали ея на кусочки. В спальне безобразничали часов до 11-ти и довели Ехидну до белаго каления. Она «обещалась профискалить инспектору».

На страницах дневника мы встречаем истории влюбленностей молодого человека. Первое его увлечение – гимназистка Елизавета (Лизочка) Леонова. Примечательно, что для записи «секретов» – отношений с барышнями – автор использует специальный шифр.

16 октября. Суббота

<…> Гулял с Ленькой Соловьевым возле Елизаветинской гимназии, чтобы увидеть ее и узнать фамилию, и где она живет, ждали, пока кончатся у нее уроки, потом. Она заметила. Узнал адрес и фамилию: Даевский переулок, дом Чернышевой, м-ль Леонова. Ленька сказал, что она катается на Чистых[2]. Придя домой, с жадностью принялся читать телеграммы с театра войны. Боэры бьют англичан.

Семья самого героя проживала по адресу: Москва, Раушская набережная, дом Бахрушина.

22-ое октября. Пятн[ица]

Пошел в церковь Николы Стрелецкого, оказывается, что там поздней обедни не бывает. Пошел попытать счастья в другую церковь, там увидел Лизочку. Обменялся с ней несколькими взглядами после обедни, шел за ней до квартиры, она, по-видимому, немножко обиделась. Ах какой я болван! Слишком много позволяю себе. Надо поосторожнее, а то она может не на шутку обидеться. Теперь буду каждый праздник ходить в ту церковь. Милая! дорогая! прости! не обижайся! я ведь люблю тебя! <…>

Церковь Николы Стрелецкого у Боровицких ворот в Москве. Фото 1882 года

23-е октября 1899. Суббота

<…> В гимназии все благополучно, к несчастью, она еще не провалилась сквозь землю. Вальцов [Николай Константинович Вальцов, преподаватель математики и физики] выводил баллы, мне троица. Мумия выдала extemporale, мне трррри. Затем после уроков нас позвали к вышеупомянутой Мумии, она заявила, что завтра мы должны явиться в гимназию в 12 часов, т. к. пойдем на Пушкинскую выставку в 5-ую гимназию.

После сего пошел к Елисаветинской гимназии. Встретил Лизочку, обменялись с ней взглядом и пошел следом. На Чистых встретил Настюкова, который увидел меня около ней, засмеялся. Она очевидно вовсе не сердится, но даже улыбнулась раза три. Я шел за ней до Рождественскаго бульвара, а потом забежал вперед и прошел навстречу к ней по Даевскому переулку. <…>

Москва. Трубная площадь у Рождественского бульвара. Открытка начала 1900-х годов

5 ноября. Пятница

<…> Француз сегодня поставил мне кол за отказ. Ужасный осел! Не может понять, что я не мог, а не не хотел выучить перевода, грамматику же знал отлично. Затем француз выставил меня из класса, т. к. я, воспользовавшись общим содомом, начал орать «Идите вы к стене» а-ля француз. Выйдя из класса, пустил в ход камертон. Приставя его к стеклу, можно получить изрядный звук. Француз думал, что это делается в классе, и обещал похлопотать, чтобы всех оставили. <…>

7-ое ноября. Воскресенье

Сегодня мне исполнилось 17 лет! Это здорово. По этому поводу получил подарок – золотой. Это тоже недурно. Ходил к Николаю Мясницкому, но Лизочки там не было. <…>

17 ноября. Среда

<…> Затем пошел на Чистые, Вальцов познакомил с Леоновой! Я провожал ее почти до дому. Она мне еще больше понравилась, разговор клеился довольно порядочно. Адски рад, что желание мое наконец-то исполнилось. <…>

24 ноября. Среда

<…> К нашей великой радости, нас посетил дедушка. Как он прост! Мне он страшно нравится! Ходил в магазин Тарчигина за транспарантом. Переписывал речь, которую сказал папа на проводах Липкина. <…>

26 ноября. Пятница

По случаю смерти Георг[ия] Алекс[андровича] [великий князь Георгий Александрович (27 апреля (9 мая) 1871 – 28 июня (10 июля) 1899)] была панихида. <…> На пути встретили пьяного, валявшегося в снегу в положении риз. Мы его подняли, и кто-то спросил, по какому случаю ты пьян. – «А сегодня праздник… наследник помер». <…>

Еще одно увлечение героя – Зиночка Барок.

3 декабря. Пятница

Утром только вышел из дому, как увидел Зинаиду Викентьевну, которая также выходила из швейцарской. Я догнал ее и пошел вместе. По правде сказать, я первый раз встречаю барышню, которая, видя меня только два раза, так просто могла общаться. <…> Чувствую, что начинаю влюбляться в Зиночку, хотя еще и немного.

10-е декабря. Пятница

В гимназию шел с Зиной. Ехидна вручила мне письмо от Мишки-канальи [двоюродный брат]. Адски тому рад. <…> На радостях пошли с Совой в пивную к Селиверстычу, выпили пару пива. У нас в классе сделали подписку в пользу голодающих Казанской и Бессарабской губерний. <…>

30-ое января. Воскресенье

<…> К Барокам решил больше не ходить. Ну их к чорту! Эта капризная девчонка Зина слишком много об себе воображает. <…>

С 13 февраля по 13 марта не писал по лени.

13-ое марта 1900 г. Понедельник

<…> Родители обращаются со мной самым исключительным образом. Впрочем, это исключение я замечаю с очень раннего возраста. Бог им судья. Но я, не желая считать себя чем-нибудь обязанным перед ними, даю себе слово, как только, Бог даст, стану на ноги и буду получать жалованье, выплатить им постепенно 10 000 рублей, которые они истратят на меня во всю мою жизнь около них. Хотя, конечно, они истратят, наверное, вдвое меньше, т. к. бывают года, что я стою им 85–90 руб., но, тем не менее, пусть берут. Если, Бог даст, буду моряком и буду получать 100–150 руб. в месяц, то буду посылать ежемесячно половину им. От наследства, которое они могли бы мне оставить, я, конечно, откажусь; пусть оно достанется более «достойным». А те деньги, которые я буду посылать им в уплату долга, пусть докажут им, как горько доставался мне тот кусок хлеба, который я был принужден брать от них! Но что делать. Я принужден жить под их кровом, т. к. не могу еще сам зарабатывать на свою жизнь. Боже! Боже! Когда избавишь ты меня от этого тяжелого гнета! Жить из милости, питаться тем, что дают только по обязанности и ждут не дождутся, как бы отделаться от тебя, как бы спихнуть скорее с рук. Боже! Неужели вся жизнь будет такая! Неужели то, что я испытываю и испытал, и есть жизнь! Уже в 17 лет я разочарован в жизни, что же будет дальше? Что хорошего ждет меня впереди? И стоит ли жить при таких обстоятельствах? Вот вопрос, который в высшей степени теперь интересует меня. Надо разрешить его, а там посмотрим. <…> Утром отец обратился ко мне с выговором по случаю жалоб на меня маменьки и сестрицы. Речь свою он начал словами: «Вот что, любезный», т. е. так, как говорят дворникам, лакеям и проч. Ха! Ха! Ха! Засмеялся я в сердце, но этот смех дорого стоил мне. Да! Совладать с собой и даже направить свои чувства в противуположную сторону было невыразимо тяжело.

Поневоле скажешь сам себе: «И для чего ты, Коська, живешь, зачем родился ты на свет Божий? Неужели же для того только, чтобы с первых же шагов разочароваться в жизни». В такие минуты прямо приходит мысль покончить с собой, но как вспомнишь, что есть еще 2 человека, которые любят тебя, – твои братья, то поневоле раздумываешь и надеешься «авось, Бог даст, получшает!». <…>

17-ое апреля 1900 г. Понедельник

<…> Поссорился с Лизой, впрочем, она сама, оказывается, не умеет себя держать и порядочная невежа. Действительно, не стоит метать бисера перед свиньей. Столько делал для этой девчонки, всем жертвовал, всегда старался доставить удовольствие и вот тебе! На-кось, выкуси! Чорт возьми, хороший урок; другой раз буду осмотрительнее в выборе. Подумаешь, какая-то гимназистка 3-го класса, особенно ничего не представляющая, и так вскружила голову! Но это все весьма полезно, впредь буду знать, с кем имел дело. А что она пожалеет о своей легкомысленной дерзости, так за это ручаюсь чем угодно. Да ну ее, к дьяволу на рога! Найдем другую почище.

18-го апреля

Денек довольно сносный. Математик и француз – 3. Смачно! Авось кривая вывезет. В гимназии ничего более достопримечательного не проистекло и не воспоследовало. Формалиста упросил вызвать на поправку, сообщив ему, что если перейду, то в будущем году выйду из гимназии в Морской корпус. Сие последнее весьма его изумило, он, по-видимому, смягчился и пообещал вызвать, если я следующее экстемпорале напишу на тройчатку. Давай-то Бог! <…>

29 апреля. Суббота

<…> Последний день учения. Перед 3 уроком узнал оффициально, что до экзаменов не допущен. Окаянный Формалист вывел пару. Это меня сгубило; да, впрочем, чорт с ним! Не допущен и ладно! Получив сведения об «успехах» и поведении, пошел с Куровским и Кузьмичевым в «Таверну висельника» в Яковлевском переулке. Там выпили втроем 15 бутылок пива, конечно, долженствующим образом, сблевали. Из пивной, сильно выпивши, пошли в гимназию, где и устроили феноменальный дебош. Побезобразничав в гимназии, отправились, покачиваясь, на Курский, решили напиться «с доставкой на дом». Спросили три стакана чаю и ½ бутылки рому. Ром этот разлили в стаканы так, что получился пунш. Наша ругань и пьяный вид обращали внимание всех, особенно двух офицеров-артиллеристов, которые посмеивались и, наверное, думали «вот гимназисты пропойцы». Кассьмин и Володька, опасаясь, что их будет «травить», потащили меня на платформу, откуда мы отправились в вагон поданного поезда и там начали орать песни. Отсюда нас попросили «на вынос». На платформе мы встретили какую-то портниху, довольно смазливенькую, которую мы пытались обнять и поцеловать, но она сказала, что «здесь увидят», тогда Куровский начал кидать в нее ранцем, но, конечно, мимо, т. к. еле держался на ногах. Пошатавшись по платформе и представившись какому-то гимназисту 2-й гимназии («Паззззвольте прредставиться… московской четверррртой»), пошли в буфет и для протрезвения спросили 3 бутылки содовой и три порции мороженнаго. Как я вернулся домой, решительно не помню.

1 мая. Понедельник

Сегодня первый день настоящей весны, а мне томиться в этом проклятом городе еще дней 25. А тут еще такая тоска – не допущен; неприятность и себе, и родителям, да еще являются затруднения относительно поступления в Морской корпус! <…>

9-го июля

Однако совсем, чорт возьми! забросил свои мемуары в долгий ящик. Да откровенно признаться, господа, совершенно некогда. <…>